СНОВА наш собеседник - дипломат, писатель и ученый Николай ФЕДОРЕНКО. Сегодня мы постарались разговорить его о некоторых сторонах работы нашего внешнеполитического ведомства, неизвестных широкой публике.
- Николай Трофимович, вы работали на высшем уровне в те времена, когда у нас действовала жесточайшая цензура. В то же время на Западе на наших официальных лиц рисовали карикатуры, им давали прозвища... Как к этому у нас относились?
- Насколько я
помню, у нас реагировали довольно спокойно. О прозвищах знали, но официально оставляли это "без внимания". А прозвища действительно иногда получались меткими. Молотова характеризовали как человека, у которого "зад - что медный таз". В этом не было ничего принципиально нового. Даже Ленин как-то назвал Молотова "каменной жопой". Зам. министра иностранных дел Василия Кузнецова нарекли "профсоюзником": он двух слов связать не мог без шпаргалки. Громыко
снискал прозвище "мистер Нет", поскольку постоянно давал негативный ответ на инициативы Запада. Он обладал особенно нефотогеничным лицом и очень колоритно получался на карикатурах. Возможно, на облике Громыко сказалось употребление антиаллергических средств. Он не переносил запахов в периоды цветения...
- Какие лично у вас остались впечатления от руководителей советского МИДа?
- Молотов навсегда запомнился мне строгим, черствым, холодным и хмурым.
С пергаментным цветом лица. Нас всех, пожалуй, кроме Громыко, держал на большом расстоянии. На пресс-конференциях и в публичных выступлениях Молотов без лишних слов приступал к делу. Фразы строил четко, разительно. Хорошо чувствовал слово, от замов и помощников беспрестанно требовал ответственнее относиться к языку, к подбору четких формулировок. Всегда был точен в изложении фактов, не допускал вспыльчивости или резкого тона. Многие вопросы внешней
политики СССР тогда решались по звонку Молотова Сталину. Иногда - правда, редко - он брал бумаги с собой, чтобы "посоветоваться с ЦК". Это означало, что он едет поговорить со Сталиным. Все это было окружено ореолом тайны. Согласование, как правило, заканчивалось принятием его предложения. В такой схеме были свои преимущества - прежде всего скорость и оперативность, что в дипломатии чрезвычайно важно.
Про зам. министра иностранных дел Якова Малика
могу сказать лишь то, что в нем теплился неумолчный зуд редактора провинциального издания. Все бумаги и проекты шифротелеграмм подвергались многоразовой переработке. Малик все "заворачивал" и "заворачивал" им же вносимые поправки. А потом утверждали самый первый вариант.
Другой зам. министра Валериан Зорин решал вопросы быстро и по существу, не требуя перестраховочных согласований с партийными инстанциями. Когда он оставался "на хозяйстве", временно
исполняя обязанности министра, деятельность МИДа словно оживала.
Самым жестким заместителем министра, ставшим затем на короткое время министром, считался Вышинский. Некоторых дипломатов он держал просто в страхе. Однажды советский посол в одной из европейских стран приехал для доклада в Москву. Я застал этого многоопытного дипломата в тот момент, когда он стоял у двери и осторожно подсматривал, что происходит в кабинете Вышинского.
- Что вы так трясетесь?
- спросил я посла.
- Еще бы не трястись, - произнес тот. - Вышинского сам Черчилль боится.
И все же к Вышинскому шли с уверенностью в том, что найдут самое рациональное решение многих вопросов. Нередко он предлагал неожиданные и смелые варианты.
По прибытии в Нью-Йорк в качестве представителя при ООН Вышинский сократил штат сотрудников, считая, что в идеале круг работников представительства должен состоять, не считая его, из трех человек: секретарши,
шифровальщика и шофера. Его секретаршу звали Вера Ивановна. Она нравилась шефу, выглядела словно гимназистка: одевалась просто и со вкусом, не скрывала своих форм и своей фигуры. И при этом отличалась редкой работоспособностью и сообразительностью. Идеал секретарши.
- В вашу бытность заместителем министра иностранных дел у вас, насколько я знаю, был конфликт с Громыко?
- Громыко не устраивала моя позиция в вопросе подбора и расстановки дипломатических
кадров. В те времена в наших посольствах за рубежом усиливались позиции КГБ и военного ведомства, а "мохнатые руки" - покровители из ЦК - ослабляли мидовские кадры. Здоровый кадровый костяк размягчался прибывавшими "блатными" или бонзами из ЦК, не справившимися с работой "дома" и "высланными" на дипломатическую службу.
Ну, как, например, можно расценивать назначение бывшего члена политбюро ЦК КПСС Полянского послом в Японию?! Он считал главным достижением
своей жизни внедрение сорта сыра "Российский" и не скрывал бессмысленности своего пребывания на островах.
Другая беда - то, как проходило укоренение наших спецслужб в недрах дипломатических учреждений. В принципе это нормальный процесс, если он проходит цивилизованно. Но у нас он обернулся поиском "особых отношений" с теми "товарищами из органов", от которых зависела судьба зарубежных сотрудников МИДа, да и других ведомств. При малейшем подозрении
какого-либо сотрудника, скажем, в "аморалке" - хотя вообще-то это его личное дело - следовал донос в Москву, и провинившегося отзывали с "волчьим билетом".
Вообще, странное дело, среди работников спецслужб был наиболее высок процент перебежчиков. И в то же время "наверху" заведомо - хотя и негласно - считали, что они большие патриоты, чем кадровые дипломаты.
Ну, что еще сказать про Громыко... В свое время он легко отрекся от Молотова, завоевал расположение
Хрущева, чтобы занять пост министра иностранных дел. Потом легко приладился к Брежневу, Андропову, Черненко, Горбачеву... Он всегда был наверху партийной иерархии.
- А вы в конце концов расстались с МИДом?
- Да, в 1968 г. после 30 лет работы я ушел из кадров МИДа, чтобы никогда туда не возвращаться. Меня ждала Академия наук.
ИНТЕРВЬЮ С ЧЕЛОВЕКОМ, КОТОРЫЙ ДОЛГО МОЛЧАЛ. "Со мной советовались четыре генсека"