Петр Наумович ФОМЕНКО удостоен Государственной премии - за дело уникальное: создание в 1993 году театра "Мастерская Петра Фоменко". "Аргументы и факты" выдвигали Фоменко и его Театр, но получил премию он один. И отдал актерам, театру, у которого есть все, кроме дома. Ему предоставлен бывший кинотеатр "Киев" на Кутузовском, где нескончаемый ремонт, а денег нет. Но репетиции уже идут...
Театр как любовь - радостное мучение.
Вы как-то сказали, что сегодня настала "ужасная, но свобода"...
- У поэта сказано: "Что теперь твоя постылая свобода, страсть познавший Дон-Жуан?" Свобода - это особая страсть. На нее надо иметь право, за нее надо бороться и страдать, как и за любовь. Почему Дон Гуан мне симпатичен у Пушкина? Человек греха, казалось бы, но каждый раз он готов расплатиться жизнью за свою страсть. Каждый раз! А главное - Дон Гуан свободен. И в грехе, и в безгрешии,
и в любви, и в обманах... А свобода требует очень высокой цены, всегда надо быть готовым к погибели. Тогда это свобода.
- А вы ощущаете себя свободным?
- Не знаю. Мне трудно о себе судить. Я бы так хотел, чтобы это было хоть в какойто степени истиной. Раньше не было внешней свободы, а значит, и о какой внутренней можно говорить? Несколько лет назад мы все ощутили относительную внешнюю свободу и не знали, что с ней делать. И назвать ее для себя внутренней
свободой я тоже не могу. Я очень зависим. В первую очередь от своих амбиций. От некоторых своих качеств. Меня упрекали в детстве, в пионерском лагере в "неколлективности". В молодости - в неврастении, упадничестве, "есенинщине". Я не хочу исповедоваться, но действительно у меня тяжелый характер. Со мной очень трудно артистам бывает. Я несвободен от обидчивости. Мы все обидчивы, хотя обижаться - удел горничных. Правда, трудно понять: где гордыня? где
обидчивость? чувство собственного достоинства? Все это очень тонкие грани. Но как бывает больно... Мне хочется освободиться, почувствовать легкое дыхание, но я чувствую себя несвободным...
ТРУДНО ПЕРВЫЕ СТО ЛЕТ
Если вспоминать прежние времена: у вас была очень сложная судьба. Когда же было легче?
- Каждому человеку трудно первые сто лет. А потом все легче и легче... Но как бы трудно сейчас ни было, мы избавились от намордника, который на нас надевали, от идеологической удавки. Сейчас другая идеология - денежная. И она постепенно переходит в диктат идеологии вкусов, пристрастий, политики, с точки зрения тех, кто заказывает музыку, тех, кто платит. Но я
пока все еще дорожу тем, о чем мечтал всю жизнь, - сделать театр, не будучи организатором.
- Но будучи не только режиссером - педагогом. А значит - учителем, воспитателем.
- Когда я окончил ГИТИС, то был уверен, что больше никогда в него не вернусь, хотя у меня с ним связано самое дорогое. Но так сложилось, что от нехорошей жизни, вернувшись разодранным в клочья из Питера, откуда меня выжил Романов (Фоменко был там главрежем Театра комедии. - М. М.),
я здесь в 1982-м начал все сначала. Меня в педагоги пригласили. Я стал опять учиться, потому что преподавать, не учась у тех, кому преподаешь, - бессмысленное занятие.
- Нужно, наверное, очень любить людей, чтобы их учить...
- Конечно, а как же? Иначе я бы не выдержал. Я дорожу их отношением. Если бы не начал преподавать, не смог бы и в театре работать. А так чаще всего испытываю огромную радость. Разве может быть театр без радости? Это как любовь
- радостное мучение... Так и репетиции. А педагогика вообще - это выращивание. Выращивание лучшего в человеке. К нам приходят люди со своей судьбой. А им часто говорят: надо забыть все, что было, вот теперь будет истинная учеба, жизнь, школа. Это ужасно. Нельзя ничего в жизни забывать. Это все равно что забыть, какие у тебя любови были раньше. Или прошлые грехи. Или горести. Строительный материал актера, режиссера - это собственная судьба, собственные
ощущения, самые интимные, самые грешные, самые чистые, самые незащищенные. Мы ткем все из своей жизни. Стоишь на похоронах - мучительно, горько. Но думаешь: это надо запомнить. В самые интимные моменты (я говорю не только об эротике) творческий человек все равно "откладывает" что-то. Что это - душевный стриптиз? А мы на этом инструменте играем.
УСПЕХ - ХУЖЕ ПРОВАЛА
Вы так ждете своего Дома. А не боитесь ничего?
- Рождается много интересных театральных студий и групп. Они часто погибают. Театр, как и семья, имеет тенденцию распада с момента его рождения. И может быть, момент обретения нами Дома станет началом нашего распада. А бояться, опасаться следует... финансового успеха в искусстве, думать, что это и есть признание. Как только он становится мерилом ремесла, художник погибает. В нашем театре, мне кажется,
мы этого избежали. Это хуже, чем провал, - коммерческий успех.
Если бы вы поняли, что безумно талантливый человек в жизни не очень порядочен, вы бы взяли его в ученики? Считаете ли, что таланту можно все простить?
- Я так не считаю. Хотя талант - это страшный крест. Нести его тяжело, это и бремя, и счастье, и страдания.
- А как вы делите людей: на добрых и злых, на умных и не очень?
- Есть люди и нелюди. А среди людей нет чисто положительных или отрицательных персонажей. Вы скажете: как же так? А фашисты, нацисты,
убийцы? Но в каждом человеке есть все - и палач, и жертва. Это вызывает, понятно, внутренний протест. Но предпосылки к этому есть в каждом. Все зависит от того, как сложится жизнь, в какой среде мы живем. Жизнь показывает, что в каких-то ситуациях иногда становишься если не палачом, то насильником природы другого человека.
- В вашей работе режиссера есть это насилие над другими?
- Думаю, если бы я был диктаторски настроен, мы бы с ребятами не пережили
этого так долго. И потом - я же не один. Мои ученики, а их уже пять курсов, - это и актеры, и режиссеры в нашем театре. Я же вынужден медленно уходить. Но теперь мой уход уже так не ощущается. Потому что они со мной вместе ведут наше дело. А вообще режиссура - это великое театральное недоразумение XX века. Театр должен принадлежать артисту.
- Нужны ли артисту формы признания, которые у нас сейчас расплодились во множестве - премии, призы? И ваши ребята
уже тоже лауреаты всяческих премий.
- Они опасны. Тем более для артистов. Артисты эгоистичны, у них особая нервная организация. К тому, что они получили в жизни, они мгновенно относятся как к должному. И требуют большего. Поощрения такого рода извращают природу человека и вызывают у него дурманные представления о себе.
- А ваше отношение к собственным наградам?
- Я и об этой премии думал: что это за премия - лично мне, если у нашего театра нет крыши,
нет средств? Есть в этом некий абсурд. Нам негде играть. Нас аренда душит. У нас восемь чужих площадок по Москве. Мы постоянно переезжаем. Декорации хранить негде. А ведь надо делать новый репертуар. Если у меня хватит сил, буду делать такой семейный спектакль - "Война и мир". Театр вообще нужен не "детский" и "взрослый", а семейный.
ТЕАТР - ЭТО ОБМАН
Искусство, театр, по-вашему, могут что-то изменить в человеке?
- Я не переоцениваю роль театра. Но даже если хоть изредка ему удается предупредить в человеке что-то тяжкое, худое или скверное - дай Бог! Хотя я не уверен, что театру это удается всерьез, что действительно он -"кафедра". В театре есть обман и (я это называю толстовским словом) энергия заблуждения, которая тоже опасна. В театре есть тайное, он к этому прикасается. Но ведь тайное есть
и в жизни, и в человеке. В гоголевской судьбе, в Толстом, и в Достоевском, и в Чехове... Говорят о загадке русской души. Это стало почти пошлостью, как многие слова сегодня, особенно высокие, стали модными. Но тайное, безусловно, есть. Правда, есть тайны, которые разгадывать необязательно - с ними просто надо существовать, жить. А если поинтересоваться, посмотреть, что там внутри, как это делают дети, расшифровать, вскрыть, расщепить человека, то,
что называется жизнью души, - это как расщепление ядра. Расщепили - и что? К добру это привело?
- И в чем же для вас в жизни самая большая загадка?
- В соединении добра и зла. В их сосуществовании в жизни и в человеке. В необходимости негатива, отрицательных эмоций так же, как положительных. В судьбе, в семье, в театре - везде... Конечно, зло - это ужасно. Но без него понятия добра не существует. Как дня без ночи. И поэтому зло неистребимо. Война
истребима в истории человечества? Нацизм истребим? Фашизм истреблен, побежден нами. Мы - победители. И где же он, спустя время, вспыхнул вновь, и очень мощно? И зло, и добро - в природе человека. И Освенцим тоже заложен в природе человека. Как и тяга к жестокости, к насилию. И разве не ужасно, что наш самый светлый праздник, 9 Мая, связан с войной? Это было и самое страшное, и самое святое время в нашей истории. Звучит ужасно, но если бы не было войны,
что сталось бы с нашим народом, с людьми? Со страной? До какой бездны зла мы бы дошли, не будь другого зла - войны? Такая вот страшная диалектика.
- У вас репутация человека "неподдающегося". Ваши спектакли раньше громили, запрещали, вас пытались ломать, но вы остались самим собой. А компромиссы?
- Конечно, я шел на них. И вчера, и сегодня, и, думаю, пойду завтра. Но - не до последней черты. Все-таки не до последней...
Тоска по нежности