"Начальственные лбы" обвиняли его в мелкотемье, очернительстве, даже в маоизме и неотроцкизме. А зритель валом валил посмеяться и поплакать над его непутевыми героями.
Имя Александра ВОЛОДИНА уже вошло в анналы отечественного театра и кино, его печатают и ставят на многих языках в Азии, Америке, Европе.
- Александр Моисеевич, на ваших произведениях воспитывалось несколько поколений. Вы чувствуете себя знаменитостью?
- Известность в тех кругах, где знают театр и кино, - это не значит "знаменитость", нет, но даже известность обязывает. Нужно сделать не хуже, а ведь случается, и за это стыдно. Задним числом мне все хочется переделать. Эфрос говорил: "Саша, твои поправки не войдут в спектакль, но войдут в историю".
- "Пять вечеров" и "Назначение" тоже хочется переделать?
- Когда нравится людям, я думаю: чего же я стыдился? Я до сих пор помню "Пять вечеров" Товстоногова, там поразительно играла Зинаида Шарко. И "Назначение" в "Современнике" было замечательным, но спектакль запретили.
- По этой части вам везло, как никому. А ваши киноработы?
- Из кинфабот мне нравятся две - "Пять вечеров" Никиты Михалкова и "Осенний марафон" Георгия Данелия. Оба режиссера интересны. Никита - тем, что легко работает, "шутя, играет". Данелия очень чувствует ритм, юмор, у него прекрасная грузинская фантазия.
- А сейчас какие из ваших пьес чаще ставят?
- Сейчас ставят больше метафорические - "Две стрелы", "Ящерицу", они оказались общечеловеческими, в них нет упертости в быт.
- "Мать Иисуса" тоже идет?
- Да. Это небольшая пьеса. Она была написана почти тридцать лет назад, когда о религии и заикаться нельзя было. Мне хотелось сказать о том, что произошло после казни Христа, я верю, что этот человек и правда жил и был необыкновенным.
- Ваши произведения объединяет какая-то юношеская, до дерзости, я бы сказала, вера в величие жизни. Откуда это?
- С войны. На фронте была почти полная уверенность, что ты либо погибнешь, либо останешься калекой. Жизнь казалась недосягаемым праздником. И теперь я всегда думаю, что эта жизнь, пусть с бедами, стыдом, виной, все равно единственная, все равно подарок, и не быть благодарным за нее грешно.
- Вы были готовы к нашим сегодняшним бедам?
- Совершенно не был готов. Абсолютно. Я очень аполитичный человек. До смешного аполитичный. Я всегда любил театр, Пастернака и не любил собраний. Я думал, что страна осуждена вечно быть советской. А она, оказывается, может быть разной. Жизнь от этого не обязательно улучшится, но хотя бы изменится. И слава Богу!
- Остаетесь оптимистом?
- Я оптимист в том смысле, что считаю: через поколение у нас наладится жизнь стабильной малоразвитой страны.
Относительно себя я перестал быть уверенным, что то, что я пишу, нужно людям.
Стало трудно читать о том, что выдумано. Пишу разнообразные невыдуманные записки, а они, как говорят мне, печальны.
- Написать крупное утешение не тянет?
- Пьесу? Нет. Я слишком любил театр, чтобы писать не очень хорошо, когда не знаешь ничего про время и про себя с такой ясностью, как прежде. Нет, сейчас не надо писать. Когда все стабилизируется, тогда станет ясно и про сегодняшнее время и можно будет выдумывать. Пока пишу записки и стихи.
- А в театре?
- Сейчас жизнь стала антипоэтичной, потому что трудно просто быть сытым хотя бы. А искусство живет поэзией, радостной или грустной, но поэзией. Сейчас она не нужна.
Когда во время войны после долгого перерыва я попал в театр, то увидел, что он убит войной. Со сцены актеры потянулись в зал, где сидели генералы и спекулянты: вас не беспокоит? А это вам нравится?" А из зала, откинувшись на спинки кресел, посматривали: "Вот это вот - ничего, а это - так себе".
Такое время наступило и сейчас. Снова искусство заискивает перед богатыми, которые могут покупать билеты по 150 - 200 рублей. Этого не должно быть. В редких случаях поэзия пробивается, как в спектаклях литовского режиссера Некрошюса, тогда пронзительно ощущаешь радость жизни.
- Некрошюс для нас теперь недосягаем.
- Недавно приезжал московский коллектив, где играют мои любимые актеры. Привозили "А чой-то ты во фраке?". Спектакль и смешной, и поэтичный, и озорной, и с игрой. Я пришел после представления домой, все спят, говорю: "Всем встать!" И начал проигрывать спектакль, танцевать за Полищук, петь за Петренко, показывать поклоны, которые они отдавали по-старинному ярусам и партеру. Это был радостный спектакль. И зал был забит молодыми людьми. Я тогда подумал: "Ну что ж это я? Ну что ж это я так-то? Ведь жить еще надо, ведь жить еще можно, раз это существует на сцене!"
Беседовала Л. ИВАНОВА.
ИМЯ В ИСКУССТВЕ. Константин Райкин: "Я красотой обгоню сто красавцев!"