КАК быстротечно время! Казалось бы, недавно зритель с любопытством оценивал гуттаперчевого "сына Аркадия Райкина", и вот вскоре нам предстоит узреть новое династическое чудо - "дочь сына Аркадия Райкина". Эта семья - особый актёрский цех, выплавка драгоценного металла из одного мощного горнила - неповторимого и легендарного таланта Аркадия Исааковича.
- ФАМИЛИЯ "Райкин" для артиста - и дар, и груз. Сила притяжения имени вашего отца была так громадна, что вся ваша актёрская жизнь могла уйти на одно лишь её преодоление. Константин Аркадьевич, как вы с этим справились?
- Сколько себя помню, отец действительно был феерически популярен. На протяжении нескольких десятилетий он был, пожалуй, самым любимым артистом в стране. Вокруг него постоянно вились поклонники. Если он шёл по улице - улица останавливала движение, и за папой тянулся шлейф просто невозможного народного обожания. Я в детстве часто намеренно отставал от отца и наблюдал, как немели прохожие от встречи с Райкиным. Конечно, меня всегда водили за кулисы и на спектакли, и очень рано встал вопрос: быть ли мне артистом? Или - нет? Втайне от всех я очень мучился и сомневался. И вот почему.
Мир театра совершенно особый. Закулисье опьянит кого угодно, особенно ребёнка. Поэтому я долго думал: может, мне всего этого хочется по инерции? А я самолюбивый. И больше всего меня ранило отношение ко мне просто как к сыну Аркадия Райкина.
- Вы ведь хорошо учились, занимались спортом. Искали себя на другом поприще?
- Я себя проверял. Пять лет как проклятый занимался лёгкой атлетикой. Мне нравилось, но я понял, что не стану в спорте первым. Учился в спецшколе для одарённых детей при Ленинградском университете: мне легко давались точные науки. Но особенно я увлёкся биологией. Всё свободное время пропадал в Ленинградском зоопарке, делал самую чёрную работу, убирал за животными. У меня с обитателями зоопарка возник глубокий контакт - мы прекрасно понимали друг друга, наверное, потому, что я здорово научился подражать их мимике.
Было решено, что я поступлю на факультет биологии Ленинградского университета. Родители уехали на гастроли в Чехословакию. Но в перерыве между вступительными экзаменами я внезапно для самого себя решил всё же испытать судьбу. Примчался в Москву, несколько дней отстоял в очереди Щукинского театрального училища. Тогда мода такая была: все выпускники школ сначала бились о скалы театральных вузов, а потом, отхлынув, заполняли другие институты.
Увидев всю эту громадную абитуриентскую кашу, я понял: нужно что-то особенное. Главное - чтобы меня не прервали: "Стоп! Спасибо". Ведь это унизительно, а я - сын Райкина, хотя об этом ради чистоты эксперимента никто не знал. И я буквально ошеломил приёмную комиссию: в безумном, клиповом темпе то декламировал, то танцевал, то изображал животных. Экзаменаторы "проснулись": головы туда-сюда, вниз-вверх, потому что я то ползал, то становился на карачки, то скакал по комнате. Мне было шестнадцать лет... В общем, меня сразу с первого тура перевели на третий. Но я заявился на второй тур и, что называется, взял измором. Когда родители вернулись домой, я уже был не только не студентом Ленинградского университета, но даже и не ленинградцем. И папа спокойно сказал: "Раз так случилось, значит, так тому и быть". Оказалось, что родители, особенно отец, всегда втайне от меня были уверены, что я стану артистом, но выбор предоставили мне самому...
"Чувствовал себя могильным холмиком"
- ЧТО за актёр был ваш отец?
- Аркадий Исаакович обладал гениальным актёрским чутьем - ему не требовалось ни секунды времени на разгон. Мастер мгновенных перевоплощений - читал роль с листа, и она расцвечивалась красками. Рядом с таким "Эверестом", как отец, я поневоле чувствовал себя "могильным холмиком".
Только на втором году работы в "Современнике" я позволил отцу присутствовать на моём спектакле. И очень боялся, что зрители будут смотреть не на Райкина, играющего на сцене, а на Райкина, сидящего в ложе. Ещё в театральном училище я здраво рассудил, что в тени отца попросту завяну. Вырваться из заколдованного круга можно было, лишь изолировав собственный дар.
Но на взлёте карьеры в "Современнике" через десять лет работы я ушёл в тогда ещё Ленинградский театр миниатюр. Это было крутое пике, но мне мечталось о собственном, особом, ни на что не похожем театре. И я решил, что лучше всего экспериментировать на отцовской территории, пользуясь сыновними степенями свободы. Приехал к отцу, поделился мыслями, сказал, что приду в его театр не один, а с десятком близких по духу артистов. Отец выслушал. Согласился.
- Вероятно, не всё гладко складывалось между вами, двумя лидерами...
- Смыслом Театра миниатюр, его единственным и главным артистом был Аркадий Райкин. Хотя там работали и другие выдающиеся личности (рядом с Райкиным иных и быть не могло), но, по сути, это был театр одного актёра. И он действительно был миниатюрный - 10-12 человек. Кроме того, у него не было собственного помещения - театр вёл бродячий образ жизни, вечные гастроли...
Мне поначалу многое приходилось от отца отстаивать, и в самые критические моменты я делал вид, что мне плохо. А папа как сердечник очень уважительно относился к любой чужой болезни. Когда я чувствовал, что других доводов нет, - хватался за сердце. И таким образом мой коллектив получал разрешение продолжать работу, лишь бы только у меня не болело ничего. Ничего у меня тогда, к счастью, не болело...
Актёрская техника отца была на высочайшем уровне. И он требовал от молодых актёров всего и сразу. Если актёр не справлялся, отец легко приходил в ужас - ему казалось, что актёр почему-то капризничает, саботирует работу! Мы с папой на многие вещи в искусстве смотрели похоже, я был ведом им. Но он, гениальный актёр, абсолютно не понимал рабочего процесса, поэтому я и пользовался своим запрещённым приёмом. Мне надо было спасать от отца спектакли, в которых он сам впоследствии души не чаял! Но шесть лет совместной работы с ним я считаю счастьем.
В маленький коллектив, который весь был отцентрован на отца, он пустил молодых людей другого, нового поколения. И это стало основой того "Сатирикона", который сейчас существует. Он поступил мудро и благородно. Если бы он нас выгнал, я бы его понял. Он дал жизнь молодым. И тем самым продлил жизнь своего театра, хотя, конечно, театр очень изменился, поменял облик и вид.
Хохма в Одессе
- КТО-ТО сказал, что жизнь великих людей после смерти не прерывается - они становятся персонажами созданного ими же легендарного пространства. Сценический образ актёра рождает предание, а бытовой - анекдоты. Не поделитесь с нами воспоминаниями об отце?
- Отец подолгу гастролировал в столице и жил всегда в одном и том же номере разрушенной в прошлом году гостиницы "Москва". Однажды мы поспорили: отец сказал, что сможет так перевоплотиться в официанта из гостиничного ресторана, что его никто не узнает. Хотя его лицо было известно буквально каждому в стране!
Советские официанты имели особые приметы: узкий пиджачок, короткие брючки, неряшливый вид, прохиндейская и в то же время не очень внимательная манера обслуживать. А у отца была молниеносная актёрская хватка на профессиональные особенности и детали... В первом номере, куда папа понёс заказ, оживлённо беседовали две дамы. И до такой степени он был обычный официант, что они его даже не отметили взором.
Но вот в следующем номере жил грузин, и он сразу же приклеился к отцу взглядом. И как папа ни маскировался под профессиональное равнодушие, что бы ни делал, грузин неотрывно следил за каждым его движением. Наконец, не выдержал: "Скажите, вам никто не говорил, что вы очень похожи на Райкина?" "Да, - отвечает отец, - меня даже в шутку называют Райкиным". - "И вы никогда его не видели?" - "Нет", - сказал папа, и тут он, конечно, не соврал. "Вот, - грузин полез за деньгами, - обязательно сходите на его концерт. Вам очень повезло - он как раз здесь на гастролях!"
Спор закончился вничью. А вечером на спектакле папа в первом ряду увидел этого грузина. Весь спектакль он торчал у него перед глазами, и на поклоне папа не удержался и подмигнул. И с человеком произошло страшное: грузин вскочил, стал хватать своих соседей за руки и, бешено вращая глазами, что-то им рассказывать. Соседи нервно выдёргивали руки, потому что кто бы поверил рассказу, что грузина за завтраком обслуживал сам Райкин...
Другой забавный случай произошёл в одесском Зелёном театре. Это огромный, на полторы тысячи мест, театр под открытым небом. Зрители никак не хотели отпускать отца со сцены после заключительного монолога. И, понимая, что спектакль может затянуться на неопределённое время, отец решился на крайность. Он спустился в зал, пошёл по направлению к выходу и сказал: "А теперь пошли домой. Пойдёмте, пойдёмте!" И весь зал, все полторы тысячи зрителей встали и пошли провожать его до гостиницы, благо она находилась рядом. На крыльце гостиницы папа распрощался с публикой, и все, очень довольные, разошлись.
На следующий вечер - то же самое. Опять публика неистовствует, не хочет отпускать. Папа опять спускается в зал и зовёт: "Домой!" Зрители сидят. "Домой, пошли, пошли!" - говорит отец. Сидят. И только маленький одесский мальчик встал перед отцом и говорит: "Товарищ Райкин, вчерашняя хохма уже не хохма!" Он забыл, что находится в Одессе!
Всем известно, какую скуку наводят на школьников встречи с фронтовиками. Как правило, настоящие герои - плохие рассказчики... А Райкин с первого и до последнего дня был на фронтовых передовых, его концертная бригада обслуживала бойцов в самых опасных местах... И вот однажды приходит Райкин в школу на вечер воспоминаний. В белом костюме. В орденах от кадыка до колен. И начинает рассказ: "Мои гастроли должны были начаться в Днепропетровске 22 июня 1941 года. Я не знаю, как об этом узнал фюрер, но 22 июня он начал бомбить Днепропетровск..."
Один из аккомпаниаторов отца страшно за него переживал во время фронтовых концертов. "Пойми ты, - говорил он Райкину, выступления которого часто шли буквально под обстрелом врага, - если тебе оторвёт руку или ногу, ты будешь никому не нужен! Уезжай в Москву. Ты не можешь так собой рисковать!" И однажды отец на это ответил ему такой притчей: "К одному шаху как-то прибежал испуганный визирь. И сказал: "Дай мне коня, чтобы уехать в Багдад". - "Зачем тебе ехать в Багдад?" - "Я сейчас гулял по саду и встретил там смерть, которая на меня очень сердито посмотрела". Шах дал коня, и визирь умчался в Багдад. Затем шах вышел в сад и увидел там смерть, которая на него смотрела улыбаясь. Шах спросил: "Почему же ты так сердито посмотрела на моего визиря?" - "А как я должна на него смотреть, когда он у меня по спискам числится в Багдаде, а ошивается здесь!"
Не знал тогда Аркадий Райкин, насколько пророческой оказалась притча, рассказанная аккомпаниатору. Во время краткого приезда в Москву уже под конец войны аккомпаниатор, весьма дисциплинированный человек, не пришёл на первый же спектакль. Оказалось, он попал под московский трамвай и погиб...
Смотрите также:
Юрий Любимов: "Я стараюсь говорить от своего имени"