Он потерял детей. Потерял взрослых, которые были рядом с детьми. Двадцать одну жизнь. Это горе, которое можно разделить на всех — но для самых близких погибших оно всё равно не станет легче.
Свечи, цветы, игрушки
«Подождите немножко, покажу куда идти — я только объявление прикреплю...», — охранник пытается совладать с листком бумаги в прозрачном файле. «Сегодня 18.10.2018 г. приём доноров окончен. Спасибо всем неравнодушным людям, откликнувшимся на беду...» .
Это Керченский филиал республиканского «Центра крови». В день трагедии сюда стали звонить уже через какой-то час после взрыва в керченском политехническом колледже. А ещё через несколько часов здесь уже стояла плотная толпа.
«Людей столько пришло, что весь наш дворик был заполнен, за воротами стояли, коридоры были заполнены, — рассказывает заведующая филиалом Ирина Фадеева. — Одна женщина у ворот в обморок упала. Услышала о взрыве, пришла сдать кровь. А тут ей позвонили — оказывается, кто-то из близких пострадал».
Больницам сразу же отпустили кровь и её компоненты из запасов филиала, потом подвезли ещё из Симферополя. Всех желающих стать донорами, конечно, охватить было невозможно: попросили прийти людей с определёнными группами крови и резус-факторами.
Ирине Фадеевой запомнился 78-летний крымчанин, убеждавший, что именно он может стать отличным донором: не пьёт, не курит, кровь редкой группы. Он очень расстроился, когда узнал, что есть возрастной «потолок» для сдачи крови. «Женщина приходила: четырнадцатилетняя дочка хочет сдать кровь, я подпишу согласие, — вспоминает Ирина Фадеева. — Но тут законодательство исключений не делает: донорами могут быть только совершеннолетние. Когда мы сообщили, что предпочтительнее доноры с отрицательным резус-фактором, то, наверное, все керчане с такой кровью стояли у наших ворот. Три КАМАЗа около нашего здания остановились — военные ехали с каких-то учений: „Можно мы сдадим?“. Сегодня утром ещё приходили, попросили: возьмите кровь у нас, только в первую очередь — позже не сможем, в оцеплении стоим. Вот только что кровь сдавали ребята из Росгвардии...».
У трёх сотрудников Керченского филиала республиканского «Центра крови» в Керченском политехническом учатся дети. Практически у каждого жителя небольшого тихого города есть хоть какая-то ниточка, связывающая его со старейшим учебным заведением Керчи. С кем-то был знаком, дружил, знал семью, в которой сын или дочь поступили в колледж.
...Улица Войкова перекрыта за сотню метров до колледжа. Людей много: одни пришли выразить своё сожаление, другие ждут новой информации. Все первые лица Крыма также в Керчи.
Недалеко от него, напротив часовни, ещё 17 октября возник мемориал. У занавешенного чёрной тканью щита — холм из цветов. К нему подходят и подходят люди. Букетики мелких хризантем, срезанных в палисаднике, пышные «магазинные» хризантемы, розовые и красные гвоздики, охапка тёмных роз. Свечи, венки, кукла, лопоухий розовый заяц, мишки, белочки — дети погибли, дети!
«Девочка моя, красавица!». Женщина с чёрной повязкой на волосах не отрывает взгляда от фотографии, установленной на мемориале. Портрет шестнадцатилетней Алины Кероевой тонет в цветах, привалился к нему боком большой мягкий медведь, принесённый родными. Каждое слово матери даётся с трудом: «Подружка сказала: они вместе были в этой столовой... Мы искали-искали её, везде обошли... Нашли — израненную, обожжённую, живого места нет!». Девочка из Керчи, умница и красавица, мечтавшая стать моделью, не выжила.
«Мама, я жива!»
Дрожат язычки свечей. Подносят снова и снова цветы.
«Пойди вон туда, положи...», — подталкивает немолодой мужчина малыша с букетом и поворачивается к своим спутницам. Пришла семья. Все, от мала до велика. «Сноха тут работала, — объясняет одна из женщин. — Представляете, мы-то семнадцатого все на похоронах были. Возвращаемся в Керчь — а тут такое. Я сразу стала Ирине звонить — не отвечает. Мы — в больницу. Нашли. Сказали, тяжёлая очень, тогда решалось, спасут ли врачи ногу. Спасли, но всё равно тяжёлая... Когда взрыв случился, рядом знакомый оказался, он не пострадал и сам отвёз её в больницу». 
Дальше, у ограды колледжа — тоже люди. Смотрят на окна без стёкол, в которые ветер выдувает занавески — там была та самая столовая (точнее, буфет — пищу там не готовили), где сработало самодельное взрывное устройство с «начинкой» из болтов и шайб. На людей во дворе — родным разрешили забрать личные вещи пострадавших: рюкзаки, одежду, телефоны.
Они разрывались от звонков, эти телефоны, когда по городу пронёсся слух о случившемся. Родные, охваченные паникой, пытались дозвониться — а некому уже было провести пальцем по экрану к значку «принять вызов».
Пятнадцатилетняя первокурсница Ольга маме дозвонилась. Она выбралась с того самого второго этажа, по которому шёл убийца: «Я шла по коридору, хотела идти в буфет, сделала несколько шагов — и тут стёкла разбиваются. Я ничего не понимаю: двери сами собой открываться-закрываться начали. Потом где-то кричать стали: «Уходим!». Сирена, кажется, работала... Я бежала вместе с ещё двумя девочками, а там, у выхода — толпа. Выбежали во двор, мы — в другую сторону, а там выходов нет. Старшекурсники повели к какому-то выходу: двухметровая стена, стали через нее перелезать. Максимум по двое можно было через неё перебраться. Одна девочка упала на спину, и все, кто перелезал, на неё наступали и бежали дальше. Я помогла ей подняться, она могла идти, добежали до заправки. И я позвонила: «Мама, тут был взрыв, я жива!».
Мама, Лидия Алексеевна, здесь же, она пришла к колледжу с Олей. «Да разве об этом думаешь — что у нас может что-то такое случиться! — пожимает она плечами. — Тихий городок у нас, спокойный. Хоть днём, хоть ночью иди, ничего плохого не ждёшь».
Подходят и подходят молодые — друзья, знакомые тех, кто погиб и был ранен, студенты колледжа. Многие отрицательно качают головами на вопрос, учатся ли они здесь — просто чтобы их не трогали. Тяжело говорить, больно вспоминать.
Такого количества журналистов Керчь не видела со времени открытия Крымского моста. Камеры, спутниковые тарелки, люди с диктофонами. Это такая работа — рассказывать о том, что происходит. Но все мы — и матерые акулы пера, и не соприкасавшиеся раньше с огромным общим горем журналисты, невольно причиняем боль. У этих парней и девушек рухнул мир — понятный, безопасный, где самое лучшее ещё впереди. Взорвался с веером металлических деталей, убивающих и калечащих. Был расстрелян — в грудь, в спину, в ноги...
Ответов пока нет
«На третьем курсе я..., — еле слышно отвечает студент колледжа Алим Селимов. — Я в тот день приболел, на пары не пошёл. А живу совсем рядом. Взрыв был такой, что в доме задрожали стёкла. Я побежал к колледжу. К этому времени уже скорые во дворе были, кто-то там лежал на земле... Мой преподаватель по специальности пострадал и ребят погибших многих знал».
Люди приходят, уходят, тихо здороваются, обнимаются. Пересказывают друг другу новости про тех, кто в больнице, какие-то подробности случившегося, говорят о чудом спасшихся. Над одним из студентов подшутили приятели: примотали лямки его рюкзака к лавочке. Он только закончил их разматывать, выпрямился — и грохнуло. Вся обувь посечена осколками стекла.
«У меня здесь учатся два младших брата, — говорит керчанка Юлия Валькова. — Один семнадцатого октября, к счастью, проспал, и на занятия не пошёл. А второй незадолго до взрыва вышел из корпуса — занятия должны были быть в другом. Так перед уходом в буфет заглянул: чем там сегодня кормят. Рассказывал, что когда прогремело, подумали, что на улице взорвалась машина. Выбежали, бросились к центральному входу — а к нему навстречу девочка оттуда выбегает, вся в крови: «Взорвали колледж!».
Юлия рассказала, что другой брат — тот, что проспал занятия, учился на четвёртом курсе, и как раз в одной группе с Владиславом Росляковым, устроившим в колледже бойню. «Да, мы говорили про него, брат недоумевал: тихий, спокойный, отлично учился, — рассказывает девушка. — Никаких конфликтов ни с кем не было, никто его не обижал, не притеснял, не гнобил. Я у колледжа была вечером семнадцатого октября, когда к людям вышли и сказали, кто всё устроил. Я рядом с учителями стояла, когда сказали фамилию — они были в шоке! Они поверить не могли: „Да нет, он нормальный мальчик, послушный, никогда с телефоном на уроке не сидел, никогда не огрызался“. Ни один учитель про него не мог ничего плохого сказать! Не верится: как он мог, именно он?».
Если бы требовалось охарактеризовать ситуацию в Керчи в нескольких словах, среди них было бы и такое: «недоумение». Мы так устроены, что ищем причину и следствие, пытаемся строить логические предположения, нам требуются ответы.
А ответов нет. И кажется, что сам воздух в Керчи пропитан этим горестным недоумением: зачем, за что, ради чего?
Владислав Росляков явно не стремился к славе, пусть и посмертной — иначе не удалял бы свои страницы в соцсетях, а напротив, украсил бы их многозначительными намёками и рассуждениями.
Он никому не мстил — некому и незачем.
Не находился в безвыходной ситуации — учился хорошо, вскоре получил бы востребованную специальность, стал бы сам зарабатывать, обустраивать свою жизнь.
Нет сведений о неразделённой любви.
Нет неизлечимой болезни и злобы на окружающих, что объяснило бы стремление забрать с собой как можно больше чужих жизней.
Церемония прощания с жертвами массового убийства в Керчи
Церемония прощания с жертвами массового убийства в Керчи
Зато есть слишком хорошо проработанный план, где учтены мельчайшие детали. Есть деньги для покупки ружья и патронов — 25-30 тысяч для юноши из неполной семьи, где мама работает санитаркой в больнице, это очень много. Есть какое-то нечеловеческое спокойствие и методичность, с которой расстреливал, слышал крики боли, видел кровь — и перезаряжал ружьё, и снова стрелял.
...А октябрь в Керчи в этом году на редкость тёплый и нарядный — в поздних осенних цветах, красных, жёлтых, зелёных листьях. И кажется невероятным, что в один из таких дней умерли дети.
Счастье - это... Весна, даже если пока холодная. Так считают читатели 
Враги не разлей вода. 7 историй о разрушенной дружбе 
Любовь читая по губам. Потеряв слух, Александр начал жизнь с нуля 
Юля достойна награды! Брат юной героини с Сямозера рассказал о её состоянии 
