Этот заокеанский бородатый дядька в грубом свитере обладал запредельной популярностью в СССР.
Родина - война
О нём ходили легенды. Говорили, что обращение «папа» ему по нраву, поскольку имя Эрнест, пусть и данное в честь деда, он считал буржуазным. Что он не обижался на прозвище Hem, созвучное английскому «ham» («ветчина»). Мол, у него, ценившего простую еду, оно ассоциировалось с традиционным завтраком сильных мужчин, первопроходцев и путешественников - «ham and eggs» («яичница с ветчиной»). Или даже с отчаянным пиратом Джоном Сильвером, который, как известно, носил прозвище Окорок. Хотя на самом деле слово «hem» значит «рубец» или «край», но даже это добавляло легендам очередную дозу мужественности и лихости - дескать, «папа» весь в рубцах от боевых ран и всегда ходит по краю…
Миф этот стал почти непререкаемой исторической правдой. Всем ведь известно, что Хемингуэй - певец «потерянного поколения», сам воевал, ненавидел войну, о чём свидетельствует название самого известного романа: «Прощай, оружие!».
Воевать-то он воевал, но - будем честны - особой ненависти к этому занятию не испытывал. Когда уже на излёте Первой мировой медкомиссия забраковала его по зрению, Хемингуэй завербовался в американский транспортный корпус Красного Креста и отправился на Итальянский фронт. По пути ждал нападения немецких подводных лодок, а когда пароход прибыл в Италию невредимым, всем жаловался, что его надули - лишили приключений. Немного утешился после того, как в Милане австрийская бомба попала в склад боеприпасов и ему пришлось расчищать от трупов огромную территорию, снимая кровавые куски тел с колючей проволоки. Тогда он отправил домой открытку: «Прекрасно провёл время». Черви, вши, нечистоты, вспоротые животы и хрип умирающих - всё то, что, по мнению европейских писателей потерянного поколения, как раз и составляло квинтэссенцию ненавистной войны, - как-то проходили мимо него. На Западном фронте раненый Ремарк загибался в жидкой глине окопов, глодая скудный эрзац-хлеб. На Итальянском фронте Хемингуэй получил ранение, когда подвозил к передовой на велосипеде вирджинские сигареты и шоколад. На госпитальной койке он развлекался тем, что доставал из своей ноги стальные осколки, аккуратно складывал в баночку и пересчитывал. И потом дорожил ими как уникальными сувенирами. Слов нет, личное мужество впечатляет.
В следующей мировой войне Хемингуэй серьёзно рисковал не только жизнью, но и репутацией. Пожалуй, лишь его участие в ней на стороне победителей спасло его от суда и клейма «военный преступник». Потому что «папа», если рассуждать в терминах закона, действительно заслуживал трибунала. Женевские конвенции запрещают военным корреспондентам принимать участие в боях. Тем не менее осенью 1944 г. во время неожиданной атаки немцев он взялся за ручной пулемёт и открыл шквальный огонь. А на упрёки и обвинения отвечал довольно нагло: «Когда начнётся следующая война, я вытатуирую Женевскую конвенцию у себя на заднице наоборот, чтобы можно было читать её в зеркале».
Почётная смерть?
Кстати, увлечённо воевал он и со своими коллегами. Правда, задирать «папа» предпочитал тех, кто вряд ли мог ему ответить: «Я начал очень скромно и побил мистера Тургенева. Затем - это стоило большого труда - я побил господина де Мопассана. С мистером Стендалем у нас два раза была ничья, но, кажется, в последнем раунде я выиграл по очкам. Но ничто не заставит меня выйти на ринг против господина Толстого, разве что я сойду с ума или достигну несравненного совершенства».
Может быть, Хемингуэй его и достиг. В конце концов, всё-таки нобелевский лауреат, а в те времена премия ещё не девальвировалась и политкорректным бездарям доставалась редко. Да и общее его влияние на литературу XX века очень значительно.
Несомненно одно: именно он своими произведениями и своей биографией создал современный стиль жизни «настоящего мужчины». Пристрастие к выпивке и дракам, шумные компании друзей, рыбалка и охота, спорт с привкусом крови, несколько циничное отношение к женщине, нарочитая грубость и неопрятность - всё это Хемингуэй. Ах да, забыли ещё знаменитое выражение: «Настоящий мужчина не должен пахнуть ничем иным, кроме как самим собой». Почему-то думают, что в этот «типично мужской» запах должна входить и мощная струя табачного перегара, припоминая хемингуэевскую трубку. На самом же деле Хемингуэй не курил, боясь потерять обоняние, которое, по его мнению, «для писателя вещь абсолютно необходимая».
Да и сам способ ухода из жизни тоже вполне входит в образ. «Папа» считал, что для настоящего писателя умереть в своей постели - стыд и позор, а смерть от пороха и свинца более чем почётна. Интересно, вспоминал ли он, когда засовывал в рот стволы охотничьего ружья, впоследствии названного его именем, тот момент, когда впервые взялся за оружие? 12-летний Эрнест бежал хвастаться первым настоящим ружьём своим приятелям с окраины Чикаго. Старая индианка тогда сказала ему: «Будь осторожен, парень. Эти игрушки имеют обыкновение обращаться куда угодно, в том числе и на своих хозяев...»
