1971. Есенин как Пушкин
Астрономическим тиражом в 1 млн 940 тыс. экземпляров в приложении к журналу «Огонек» вышел трехтомник Сергея Есенина. Последний певец деревни и московский озорной гуляка окончательно получает признание как самый массовый русский классик
Вплоть до хрущевской оттепели советская власть боролась с популярностью Есенина. Его сборники почти не переиздавались из-за «упаднических настроений», «пьяного угара» и даже «кулацкой реакционности». Все эти пороки вбирал ругательный термин «есенинщина». Полузапрещенные, стихи жили в нескольких народных песнях и переписанными в заветные тетрадки.
Теперь оплакивать старую деревню можно и современным авторам (см. 1966), чего тогда пенять на поэта, не заставшего коллективизации. Любовь к родине уже допускает меланхолию, и признание Есенина «Я буду воспевать / Всем существом в поэте / Шестую часть Земли / С названьем кратким “Русь”» сочтено «проникновенным». Введено особое понятие «есенинская Россия» – край плакучих берез, средь которых ходит в косоворотке ее главный герой, кудрявый рязанский лирик с васильковыми глазами. Старшина советской литературы Максим Горький определял Есенина как «орган, созданный природой для выражения неисчерпаемой печали полей», и вот наконец множество выработанных этим органом строк про «неуютную жидкую лунность» потребляется массовым читателем.
Есенинская цветистость – «рыжий месяц жеребенком запрягался в наши сани» – очень доступная поэзия, обычно с нее начинают чтение стихов. За Есениным закреплен титул самого русского поэта. В народном рейтинге он превосходит даже Пушкина, главного бога национального Парнаса. Как второе «наше всё», Есенин для всех свой: «Клен ты мой опавший» звучит благородным старинным романсом, «Отговорила роща золотая» – хит голосистых фольклорных коллективов, «Ты жива еще, моя старушка», где «саданул под сердце финский нож» – шедевр тюремной лирики. Особо востребованные уверения автора «не такой уж горький я пропойца», напротив, подтверждают: именно такой, горше некуда – «как рощу в сентябрь, осыпает мозги алкоголь».
Есенин реабилитирован весь, но юношеству рекомендуют самого безобидного: на школьных экзаменах по литературе он удостоен одного вопроса – про «образ Родины». Хотя старшеклассникам, конечно, больше нравится «на коленях дай мне отдохнуть» и «я читаю стихи проституткам и с бандитами жарю спирт».
На канонизацию работает житийная биография: столичный успех и тяга назад в деревню, три женитьбы – особенно на Айседоре Дункан, щегольство «в цилиндре не для женщин», турне по Европе и США, предсмертные строчки, написанные кровью, и самоубийство в гостиничном номере. Читатели совершают паломничество в село Константиново, где стоит есенинский «низкий дом с голубыми ставнями», и ко второму корпусу ленинградского гранд-отеля «Астория», бывшему «Англете-ру», где повесился поэт.
Портреты идола масскультуры промышленно выпускают огромными тиражами. Фотографический Есенин – херувим с трубкой – единственный русский, соперничающий с Хемингуэем (см. 1968).
Принято самостоятельно изготавливать неканонические лики. На зоне, где Есенин – сугубый культ, распространены Серёжи инкрустированные и вырезанные на деревяшке с берестой по краям.
1972. Борьба с пьянством
Выходит указ «О мерах по усилению борьбы с пьянством и алкоголизмом», по-советски иносказательно признающий: население спивается, и это уже – национальное бедствие
Указ несколько осложняет жизнь – водку теперь продают с 11.00 до 19.00. Значит, надо в заветный час отправлять с работы «гонца» и вовремя «затариться» на дальнейший вечер. Обещания выпускать больше соков, шипучек, пива и сухих вин потребления крепкого алкоголя тоже не сокращают. В 60-е среднедушево выпивали 3–4 литра чистого спирта в год, в 70-е – до 7 л: рост вдвое.
Пьют, оправдываясь: а чё еще делать? Цена поллитра водки в 70-х – 3.62 (обычная) и 4.12 (экстра) – самые знаменитые цифры в стране. В них исчисляются сметы всех мелких строительных и ремонтных работ: «Это будет две по 3.62, хозяйка» – оплату лучше получать натурой, деньги жена может отобрать. Джентльменская доза – «сообразить на троих»: разделить 0,5 л между тремя собутыльниками в два приема (по 1/3 стакана) или в один (сразу по 2/3). Разлив производится с ювелирной точностью: у меня глаз – алмаз! Выпивать принято залпом. Закуска: плавленый сырок, черный хлеб, лук. Состояние после 167 г водки называется «выпимши» – человек не пьяный, напротив, подобревший, и порицать его даже грешно. Традиционное объяснение продолжения: не смогли остановиться. Итог «крепко мы выпили» передают множество оттенков: в дым, в стельку, едва дошел, чуть тепленький и т.п.
Компании образуются и по месту жительства, но чаще – по месту работы. «Проставляться» (угощать) надо на день рождения, уходя в отпуск и возвращаясь из него, а также «обмывая» крупную покупку – лодку, мотоцикл, машину. Перед праздниками, выходными, после аванса, получки и премии – «скидываются», покупая водку и закуску вскладчину. Пьянка на рабочем месте наказуема, если доказуема. Важно, как потом преодолеваешь пост вахтера – «на ход ноги» или «на вынос тела».
Беспробудные запои: от трех дней до недели и даже более – проходят дома. На улице сильно пьяный – скандалящий или, напротив, ничком упавший – рискует стать добычей дежурного патруля. Таких увозят в вытрезвители, милицейско-медицинские ночлежки, где пациенты-задержанные должны проспаться, чтоб поутру был составлен протокол – а это штраф и сообщение на работу. Вытрезвителей в стране полторы тысячи, в крупных городах действуют еще и женские.
Есть заведения посуровее: развернута система ЛТП – лечебно-трудовых профилакториев полутюремного типа. В них алкоголиков принудительно лечат и перевоспитывают трудом. «Сдала своего в ЛТП» – высшая стадия супружеского отчаянья.
«Огурцы», «платформы», «клёши»
Новый модный силуэт для обоих полов: очень обтянутые талия и бедра, матросские клеши от колен и обувь на копытах, называемых «платформами»
Пестрые рубахи с воротниками нараспашку носят и девушки, но у парней они – почти униформа. Застежка – на планке, хорошо, если много пуговиц на манжетах. Рубашки радикально приталены, их такими шьют специально или берут обычные и делают вытачки на спине.
Не бывает фабрично пошитых рубашек с самым модным рисунком – большими жирными запятыми. Они называются «огурцы» и почему-то даже «турецкие огурцы».
Прежде такой ситец считали старушечьим, теперь нет ничего молодежнее. Если рубашку в огурцах надевают под пиджак, то ее воротник широко раскладывают поверх лацканов.
Брюки-клеши держатся на бедрах. Их носят под широкий ремень с двумя рядами дырочек – на худой конец, сойдет и армейский офицерский. Штанины внизу – диаметром 30 см и более. Они волочатся по земле, и, чтоб кромка не вытиралась об асфальт, клеши обшивают половинками застежек «молния» и даже согнутыми монетами.
«Платформы» – это толстенная подошва и здоровенный каблук.
Конструкция похожа на сандалии, обуваемые японцами в комплекте с кимоно. На «платформы» поставлены мужские ботинки, женские туфли и сапоги.
Выглядит внушительно, а весит не так уж и тяжело. Неудобство в другом: «платформы» не гнутся и нога должна ступать почти вертикально. К тому же «платформы» обычно гладкие и скользят, если идешь по снегу.
Помогают рифленые наклейки, наносимые на импортные изделия в советских сапожных мастерских.
Суслов - номер два
С начала 70-х генсек ЦК КПСС – единоличный правитель СССР, и на роль второго человека в стране выходит секретарь ЦК Михаил Суслов. Советское руководство стареет: Суслову в 1972-м исполняется 70, а он только-только достиг статуса кронпринца.
Членов Политбюро, секретарей ЦК КПСС – несколько, но политически грамотные люди знают, кто именно носит негласный титул «второго секретаря». Впредь на высший пост генсека преемники будут приходить только с этой должности. В экономике «косыгинские реформы» (см. 1965) кончились, не начавшись, и премьер – ключевая фигура. Настоящую власть имеет аппарат ЦК КПСС.
До войны Суслов возглавлял Ставропольский край, после войны доводил до советских кондиций Литву, секретарем ЦК – «простым» – его сделал еще Сталин. Суслов участвовал в разгроме старой гвардии (группа Молотова–Маленкова– Кагановича), выводил из президиума ЦК Екатерину Фурцеву и держал главную речь при свержении Хрущева. Теперь советская пропаганда именует Суслова «выдающимся партийным деятелем ленинского типа». Это значит – руководитель всего и вся, знающий потаенный высший смысл: каким образом происходящее является частью строительства коммунизма. Любимый конек Суслова – идеология. Говорят, он единственный член Политбюро, который читал всего Маркса.
Как положено главному ревнителю веры, Суслов – суровый аскет: не переносит ни табака, ни алкоголя, не ездит на охоту, не болеет за футбол или хоккей – не то что жизнелюб Брежнев. Партийный инквизитор при рассмотрении дел в Политбюро строже всех оценивает любые прегрешения – если кого в высшем руководстве и боятся персонально, то только Суслова. Ради «чистоты рядов» и «верности учению» он ничего не пожалеет: Суслову приписывают фразу «На идеологии мы не экономим!» Ссохшееся до мумиеподобия лицо, долгополое старомодное пальто, галоши поверх ботинок – второй секретарь ЦК выглядит близнецом обер-прокурора Синода Победоносцева.
Антисоветчик Галич
Всесоюзную звезду, прежде совершенно не связанную с политикой, логика общественного развития впервые доводит до положения «внутреннего изгнанника». Знаменитого автора-исполнителя Александра Галича исключают из Союза кинематографистов и Литфонда.
Ранее Галича исключили из Союза писателей, теперь он лишен уже всякого официального статуса. Благополучный и вполне бесконфликтный советский театральный и кинодраматург, Галич слыл одним из первых щеголей и дамских угодников послевоенной Москвы. Давая отменный заработок, пьесы и фильмы выходили друг за другом: «Верные друзья», «Вас вызывает Таймыр», «Под счастливой звездой», «На семи ветрах», «Дайте жалобную книгу».
Но спектакль по пьесе Галича «Матросская тишина» в театре «Современник» запрещают – он «искаженно представляет роль евреев в Великой Отечественной войне». А с начала 60-х страна узнает Галича-барда, его песни куда проблемнее драматургии. По меркам «оттепели» они вольнодумные, когда же приморозило, репертуар оказался и вовсе антисоветским:
А молчальники вышли в начальники,
Потому что молчание – золото.
Промолчи – попадешь в палачи.
Неподцензурная авторская песня востребована жадно; Галич, один из основоположников и лидеров жанра, зовет к неповиновению вождям:
…Бойтесь единственно только того,
Кто скажет: я знаю, как надо!
Кто скажет: идите, люди, за мной,
Я вас научу, как надо!
Галич передает свои стихи за границу и сотрудничает с диссидентами – за это вообще можно получить срок. После разжалования из деятелей советской культуры Галич поет: «Есть магнитофон системы “Яуза”, / Вот и всё. И этого достаточно». Через два года он эмигрирует.
1973. Отдых в Прибалтике
В Юрмале открыт 6-этажный санаторий «Янтарный берег». Попасть туда – высший класс отдыха в Прибалтике. Его предпочитают те, для кого Крым и Кавказ – уже пройденный этап.
По-латышски название санатория – «Dzintarkrasts». Здесь все от «дзинтарс», янтаря: и концертный зал, и парфюмерная фабрика. Территория здравницы – 20 гектаров. Здесь вообще просторнее, чем на узких полосках ЮБК (южного берега Крыма) и ЧПК (Черноморского побережья Кавказа): дюны, сосновые перелески, широченная песчаная лента пляжа и почти бескрайняя отмель в море. Хотя на пике сезона людей тоже прорва, да еще в выходные пол-Риги приезжает.
Примерно 2,5 млн человек в год (около 12 % советских курортников) отправляются в Прибалтику не за другим климатом, а за другой жизнью. На самых чистых поездах страны до самых ухоженных вокзалов, а оттуда – до самого вкусного общепита и самого обходительного сервиса. Москвичам и остальной Центральной России сюда нетрудно доехать на машине, а тем более – ленинградцам и остальному Северо-Западу.
Автолюбителей в Прибалтике принимают вполне пристойные кемпинги, а, размещаясь в частном секторе, еще можно различить черты прежнего бюргерского уклада. Череда местечек на Рижском заливе, литовские Паланга и Клайпеда, эстонские Пярну, Мустамяэ и Хаопсалу – это три белесые прибалтийские республики вместо трех жгучих
закавказских. А на непостоянство здешней погоды ответ простой: что я, никогда не купался? что я, никогда не загорал?
Здесь изысканнее. Легкий смуглый налет вместо грубого, до черноты, южного загара. Рыба и грибы вместо шашлыков, черный хлеб с тмином и подкопченный сыр вместо лаваша и сулугуни, парусиновые брюки и легкий трикотаж вместо шорт и футболок. Рюмочки ликеров «Рижский бальзам» или «Ванна Таллин» и кофе с крохотными пирожными вместо литров белого и красного. Там кавалерийски атакуют северянок мэстные донжуаны Гоги, Додик и Алик. Здесь северяне ведут романы-прогулки с простоволосыми Яной, Виолой и Гражиной.
Приморские столицы Рига и Таллин, континентальные Вильнюс и Каунас обеспечивают самую богатую на квадратный километр «культурно-досуговую программу». Блуждание по узким улочкам – и впрямь средневековым или просто «старинным» – с разглядыванием домов и домиков, башен и башенок, мансард, флюгеров, с заходом в огромные соборы и небольшие музейчики, в сувенирные магазинчики и крохотные кафешечки. Таллинский «Мюнди-бар» называет себя лучшим в СССР и, оглядывая разнообразие бутылок, звериные шкуры на стенах и оплывшие свечи на стойке, приезжий недоумевает: какие у всего этого великолепия могут быть конкуренты? В Таллине дозволят первую советскую жевательную резинку «Калев», а в Риге – первые общедоступные дискотеки (см. 1977) и первые брачные объявления в газете «Ригас балсс». В ресторане «Вильнюс» на тогдашнем проспекте Ленина потрясает первый советский «шведский стол»: как это, платишь 2.50 и потом ешь сколько хочешь? А с собой никто не уносит? На каждом курорте – варьете, самое знаменитое – юрмальское, где солирует молодая звезда Лайма Вайкуле. Прибалтийская эстрада слывет «раскрепощенной», а в Тарту учрежден первый в стране регулярный рок-фестиваль.
Не просто «наш маленький Запад», а даже «наша маленькая Скандинавия», то есть вольная до распущенности даже по западным меркам.
Аркадий Северный, король блатняка
Самодеятельно тиражируется магнитозапись «Программа для Госконцерта» Аркадия Северного: с ней блатной репертуар – в основном одесский, – никогда не выходивший из моды насовсем, получает «современное издание»
Аркадий Северный (Звездин) – не одессит: родился в Иванове, закончил Лесотехническую академию и работал экономистом в ленинградской конторе «Экспортлес». Амплуа старого одессита ему выбрал музыкальный коллекционер Рудольф Фукс. Десятью годами ранее он уже записывал своего друга, но тот «альбом» успеха не имел. Выпуск программы в 73-м – точный продюсерский ход: страна сразу признает Аркадия Северного новым королем блатного жанра.
Жанр «Программы для Госконцерта» на суржике зовется «музычно-драматычна композыцыя» – с собственным конферансом между песнями. Голос у Северного – несильный, надтреснутый – для блатняка самый подходящий. Произношение подкрашивает: сам по себе, между песнями говорит «Одесса» с двойным «с», как приезжий, поет по-тамошнему – «Адеса». Почти анекдотически интонирует «Ужасно шумно в доме Шмеерзона» и «Школа танцев Соломона Кляра». Самое современное в интерпретации – аранжировки: чуть богаче, чем просто «умца-умца». Сорок лет назад Утесов делал из «Гоп со смыком» джазовый шедевр с богатой оркестровкой. У Северного – аккомпанемент ресторанный, какой-то заученно-усталый – видимо, это сознательная установка на востребованный музыкальный формат «лабухи из кабака».
Блатную «Адесу» производят, не выезжая с милого севера в сторону южную: следующая громкая запись «Первый одесский концерт» сделана в актовом зале института «Ленпроект», где работает Фукс. Вообще блатная бацилла бродит всегда и везде – вон, смирный ленинградский поэт Глеб Горбовский вдруг написал «Когда фонарики качаются ночные» – это, кажется, единственная песня Северного, найденная Фуксом в городе проживания. Но у Утесова и Высоцкого в их «тюремной лирике» слышна ирония; Горбовский явно пародирует: «А твой нахальный смех / Всегда имел успех. / И моя юность раскололась, как орех». Северный серьезен. На распеве со слезой «Я тоскую по родине» – очень серьезен, и его слушатели хмурятся и допивают до дна. Жанр перестал себя стыдиться, поверил в свою миссию. С Аркадия Северного блатняк – это песни «про то, как в жизни».
