Точную дату своего рождения он установит ближе к концу жизни, чуть ли не впервые использовав в личных целях свою должность — «Российский историограф». Звали его Николай Карамзин.
Через несколько недель после его смерти, летом 1826 г., Александр Пушкин обратится к своему другу, поэту Петру Вяземскому: «Неужто ни одна русская душа не принесёт достойной дани его памяти? Отечество вправе от тебя того требовать. Напиши нам его жизнь...» Вяземский совету отчасти последует — известно множество его воспоминаний о Карамзине. И всё же главной останется шутка, брошенная им вскользь, но стоящая многих томов: «Николай Михайлович постригся в историки». Попадание точнейшее. Знаменитый писатель, состоятельный издатель, первая величина русской литературы своего времени, Николай Карамзин в 38 лет резко изменил всю свою жизнь. Он действительно ушёл в историю, как в монастырь.
Роскошь работы
Местами это следует понимать буквально. Например, в плане монашеской аскезы — отказа от благ земных и материальных ценностей. Почему-то принято считать, что с 1803 г., а именно тогда Карамзин получил должность историографа, его жизнь стала обеспеченной и спокойной. Дескать, «вольный художник» с непостоянным заработком остался в прошлом. Император Александр I оценил его заслуги, дал ежегодный пенсион и карт-бланш на создание знаменитой впоследствии «Истории государства Российского».
На самом деле всё было ровно наоборот. К исторической науке государь относился равнодушно и никаких особых заслуг за Карамзиным не числил. Свидетельством чему — письмо Карамзина, где он почти выпрашивает ту самую должность и пенсион: «Я издавал журнал, чтобы иметь возможность работать свободно и сочинять “Русскую Историю”, которая занимает всю душу мою. Оставляя журнал, я лишаюсь 6 тысяч рублей доходу. Отчего бы не поддержать автора, уже известного в Европе и пылающего ревностью ко славе Отечества? Хочу не избытка, а только способа прожить пять или шесть лет, ибо в это время надеюсь управиться с Историей».
Намёк на 6 тысяч рублей потерянного дохода императору было угодно пропустить мимо ушей. Было сочтено, что с историографа будет довольно и втрое меньшей суммы — 2000 рублей в год. Почти весь этот пенсион съедала аренда квартиры в Москве. В Питере цены были ещё выше — за домик «на Захарьевской, комнаты весьма не дурны, только без мебели», Карамзин платил уже 4000 рублей. «Не имею достаточно средств на воспитание детей. За 5 лет прожили сверх дохода 100 тысяч...» А ведь Карамзин не был мотом, не играл в карты, не гулял налево. Даже понятие о роскоши у него было особенным: «Счастье, когда жена, дети и друзья здоровы, а пять блюд на столе готовы. Заглянуть в умную книгу, подумать, иногда поговорить неглупо — вот роскошь! К ней прибавить можно и работу без всякого отношения к славолюбию».
Работа, о которой говорил Карамзин, имея в виду свою «Историю», получалась настолько эмоциональной, что иной раз кажется: историк сам был свидетелем, а то и участником описываемых событий — уж очень близко к сердцу принимаются им и бедствия, и победы Древней Руси. Этому есть объяснение. Обстановка, в которой шло написание первых томов «Истории», располагала к сильным эмоциям и к тревоге за свою страну.
«История — не роман!»
Посудите сами. В Европе бушуют наполеоновские войны. Наступает 1805 г. Русская армия терпит страшное поражение под Аустерлицем. Карамзин же в это время пишет о княжеских междоусобицах и опустошающих набегах половцев на Русь. В 1807 г. после кровопролитного сражения при Прейсиш-Эйлау Наполеон вплотную подходит к границам России и принуждает её к союзу против Англии. Карамзин пишет о нашествии Батыя и татаро-монгольском иге. А во время Отечественной войны 1812 г. он пророчески завершает описание времён Ивана III: «Он казался иногда боязливым, нерешительным, ибо хотел всегда действовать осторожно. Сия осторожность есть вообще благоразумие, оно хорошо успехами медленными... Иоанн оставил Государство, удивительное пространством, сильное народами, ещё сильнейшее духом». Совпадения прямо-таки мистические. Сам же историк и впрямь порой превращается чуть ли не в пророка. Незадолго до взятия Наполеоном Москвы Карамзин, категорически не желающий покидать древнюю столицу, произносит в кругу друзей неожиданную, странную, нелепую речь. Только что стало известно — Кутузов намерен отступать. В городе паника: «Россия гибнет!» А вот что говорит историк: «Я вижу сейчас — мы уже испили до дна нашу горькую чашу. Теперь наступает конец наших бедствий и начало бедствий Наполеона». По воспоминаниям очевидцев, пока Карамзин говорил, все сидели в каком-то оцепенении: «Он будто предвидел будущее и открывал уже в дали убийственную скалу св. Елены, на которой Бонапарт кончил земную жизнь».
Кстати, Карамзин, от царских щедрот едва сводивший концы с концами, вносит свой реальный вклад в войну и приближает победу не только словом. На его деньги было снаряжено более 70 ратников ополчения.
На первом курсе истфака среди студентов хорошим тоном считалось иронизировать — дескать, у Карамзина, куда ни взгляни, будет одно и то же: «Царь плакал, бояре рыдали». Своя правда в этом есть — автор «Бедной Лизы», первого русского сентиментального произведения, оставался верен себе до конца.
Но очень скоро это сменяется ясным пониманием — Карамзин задал очень высокую планку. Прежде всего это касается научной честности. Среди тех, кто горит желанием дискредитировать «устаревшего» Карамзина, часто встречаются любители мифологизировать историю — подгонять реальность под собственные домыслы и фантазии, игнорировать или искажать источники. Наличие у нас такого историка, как Карамзин, бесит их неимоверно. Потому что именно он, обнаружив новый источник — Ипатьевскую летопись, искренне обрадовался. Невероятно, но в том числе и тому, что придётся переписывать уже готовые тома главного труда своей жизни. «Эта находка спасла меня от стыда, но стоила шести месяцев работы. История — не роман. Ложь часто бывает красива, но истина в своём одеянии нравится только некоторым умам».
200 лет Бородинской битве: подробности сражения 
Кутузов «репетировал» разгром Наполеона еще за год до войны 1812 г. 
Упущенный шанс. Наполеон мог разбить русскую армию еще летом 1812 года 
Грузинский князь с русским сердцем. Истинная карьера Петра Багратиона 
